Светлана Багдерина

Иван-царевич и С. Волк. Похищение Елены

Пролог

Отрок Сергий по прозвищу Волк развалился на травке, подперев голову рукой, сыто зевнул и лениво прикрыл глаза. Где-то под горкой, у ручья, раздавался плеск воды, изредка перемежаемый звоном разбиваемого фарфора и невнятным, но эмоциональным бормотанием. Это царевич Иван, несмотря на уговоры и внушения разумного человека, то есть его, Сергия, снова пошел мыть посуду только затем, чтобы оставить ее на месте их ночлега. Для домовитой души Серого это был даже не острый нож — осколок вамаясского фарфора прямо в сердце. Но иначе поступать они уже не могли, если не желали превратиться из путешествующих искателей золотых яблок в едва ползущий бродячий магазин, торгующий фарфором, керамикой, хрусталем и прочей серебряной и золотой посудой и столовыми принадлежностями всех стран и народов. А все эти сапоги — подарок чудаковатых волшебников Криббля, Краббле и Круббле, на жилище которых они наткнулись посреди леса. Это была не простая обувь из кожи заменителя. Они могли стрелять огнем, превращать владельца в кота, делать его невидимым, вмещать все, что угодно (даже живого дракона!), усыплять всех в радиусе прямой слышимости и готовить своим хозяевам самые разнообразные блюда. Но в последнем вопросе, как оказалось, они были чрезвычайно дотошными. Так, шантоньские блюда появлялись на голубом фаянсе с национальным орнаментом из лилий, вондерландские — на граненом красном хрустале, узамбарские — на сучковатом сервизе из черного дерева. А поскольку путешествовали они с Иваном уже почти две недели с перерывами на завтрак, обед, полдник и ужин, то единственным способом избавиться от гор посуды было перебить ее на месте (вариант Волка) или оставить на том же месте аккуратненько помытой (в разумении Иванушки) для тех, кто, возможно, когда-нибудь будет проезжать здесь после них.

И поэтому, пока его друг отмывал тарелки и перемазывался там, у ручья, Серый грелся на утреннем солнышке здесь.

Волк любил, понимал и уважал своего друга и земляка, но в такие моменты, как этот, его понимание грозило уволиться по собственному желанию без выходного пособия.

Ну какое ему, Ивану, сыну лукоморского царя, дело до тех, кто тут когда-нибудь пройдет, а может, и не пройдет после него? Да они, если пройдут, должны выше елок прыгать, что нашли эту посуду целой и не побитой, а помыть-то уж, если им это так понадобится, они ее сами смогут.

Так нет.

Обо всех мы думаем.

Обо всех заботимся.

Кроме себя.

С этого у него все и началось — ведь предлагал ему Кевин Франк, Шарлемань его Жар-птицу! Уговаривал забрать, и ведь не за просто так — за четыре мешка золота и кучу хлопот. Мы ж там такое устроили! Я бы на его месте, честно говоря, тоже бы что угодно предложил, лишь бы поскорее нас домой спровадить. Но нет — столица Вондерланда Мюхенвальд, видите ли вы, в осаде. Шантоньцы требуют вернуть им или их серебряного коня с золотой гривой, или эту злосчастную птицу. И что же мы делаем? Бросаем то, ради чего все это затевалось, и сломя голову несемся добывать им коня! Кроме нас-то, конечно, никто это сделать не мог! И ладно бы, если бы просто сразу взяли и полетели в Шатт-аль-Шейх. Но нет! По дороге нам надо было обязательно ввязаться в очередную дурацкую историю со спящей принцессой, заколдованным принцем, пряничной избой, феей пенсионного возраста, и в результате мы снова вместо того, чтобы заниматься тем, чем собирались, летим бог знает куда за какими-то непонятными яблоками, которые еще то ли есть на белом свете, то ли нет!..

А в этом городе… как его?.. Инготе, что ли, где его заставили сражаться с колдуном — он ведь мог в образовавшейся суматохе сбежать, и никто бы ему слова плохого не сказал. Потому что не поймали бы. Но опять — как бы не так! Мы же герои, витязи лукоморские — нам можно с заостренной железякой против магии переть! Про сапоги-то он ведь поначалу даже и не вспомнил — на что угодно поспорить могу, что бы он сам ни говорил. Но и то, если бы это чудо лукоморское тогда не перепутало заклинания — было бы в мире одним Иваном-царевичем меньше, как пить дать. Вон, четыре дня с дырой в голове провалялся без памяти. Кабы не старый Ханс со своим исцеляющим кольцом — так там и остался бы. Детишки бы по праздникам к памятнику цветочки носили. Хорошо, что горожане расщедрились и нам это колечко подарили. Хоть польза какая-то… В первый раз… Но вообще-то, честно говоря, если бы Иван был не таким, бросил бы я его еще там, в лукоморском лесу… Мало ли на свете всяких витязей под ногами путается…

Вдруг позвякивание под горкой прекратилось.

Это могло означать только одно: вся посуда была в конце концов или перемыта, или перебита, и Иванушка, промокший, но с чувством выполненного долга, возвращался к их лагерю, готовый продолжить путь.

— И-эх, ешеньки-моешеньки,— в последний раз яростно потянулся Волк, вскочил на ноги и пошел снимать с куста Масдая, которого расправил с утра пораньше по его просьбе для просушки от ночной росы.

Старый ворчливый ковер-самолет был подарком за особые заслуги лично ему, Волку, от короля Вондерланда Шарлеманя Восемнадцатого и его жены королевы Валькирии, и Серый брал теперь на себя все заботы по уходу за ним.

Когда их не удавалось взвалить на плечи Ивана.

— Сергий, а ты знаешь, что я подумал, когда мыл посуду? — не успев появиться над уровнем обрыва, вопросила радостная взлохмаченная голова Иванушки.

— Что? — осторожно поинтересовался Волк, по собственному опыту зная, что в голову его другу могут прийти, да там и остаться, такие мысли, которые его волчью голову обходили бы стороной за семь верст.

— Да то, что мы уже летим от Ингота три дня!

— Ну и что? — упорствовал в непонимании сего темпорального факта Волк.

Иванушка расплылся в улыбке от прилипшей скорлупы у правого уха до размазанного ананасового варенья у левого уха, и счастливее его в это момент не было на свете человека.

— Да то, что, по моим расчетам, завтра мы уже должны увидеть море!

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Жизнь прекрасна, но удивительна.

Гарри-минисингер

Море! Под ними, насколько хватало глаз, простиралось бесконечное, как лукоморская тайга, море. Иванушка сказал, что это еще маленькое, бывают и побольше, и даже совсем большие, которые называются океанами. Но Серый заявил, что для него и такого хватит, поскольку берега не видно уже с полчаса, а на эти волны смотреть — тошнить начинает, и что, спасибо, больше ему не надо, а про океаны не забудьте напомнить ему еще, чтобы не запамятовать, чего он видеть не хочет ни при каких обстоятельствах. И вообще, если бы он знал, что это ваше море такое большое, мокрое и колыхающееся, он бы настоял на Шартр-аль-Шетхе, или как он там. Но царевич поспешил его успокоить, пообещав в скором будущем огромное количество самых разнообразных островов, которые практически находятся в виду друг друга, и что, если постараться, от одного до другого можно добросить что-нибудь тяжелое. Этим заявлением Волк немного утешился, улегся на спину, скрестил руки на груди и закрыл глаза. И поэтому не увидел того момента, когда на них свалился человек.

Иван глаз не закрывал, но тот факт, что он стал свидетелем падения незнакомца, ясности в вопрос не внес. Скорее, совсем наоборот. Просто совершенно внезапно в чистом солнечном небе стала расти и увеличиваться в громкости точка, пока не превратилась в полураздетое человеческое существо, запутавшееся в собственных руках и ногах в попытке то ли взлететь, то ли уцепиться за что-то.

Для старого Масдая сие явление тоже стало неприятным сюрпризом.

— Это обязательно надо было уронить мне на спину с такой силой? — недовольно прошуршал он.— Непонятно, чем вы там только занимаетесь, пока… Третий?! Он что, с солнца упал? Я всегда знал, что в этой Стелле приличным коврам-самолетам делать нечего!

Незнакомец, спружинив на Масдае, как на батуте, шлепнулся рядом с Серым и остался лежать с закрытыми глазами. Лицо его приняло торжественно-скорбное выражение.

Зато подскочил застигнутый врасплох Волк.

— Дай ты умереть мне спокой… но.

Взгляд на Иванушку. Взгляд на незваного гостя.

— Это кто? — почему-то прошептал он.

— Не представился,— так же шепотом ответил царевич.

— А что он тут делает?

— Лежит?

— Спроси его, чего ему тут надо.

Иванушка на мгновение сосредоточился, потом откашлялся и нараспев торжественно произнес:

— Юноша бледный, поведай, зачем ты явился; в небе парил ты зачем, облака попирая ногами?

Самозваный пассажир открыл один глаз, второй распахнулся сам при виде лукоморской парочки, и на лице его отразилось непонятное сомнение, смятение чувств в комплекте с легким испугом. Он поморгал, хотел что-то сказать, но, почему-то передумав, сначала беззвучно пошевелил губами минут с пяток и наконец осторожно ответил:

— О, лучезарные боги, чей лик затмевает солнца сиянье и звезд многочисленный рой. Имя не знаю я ваше, о, горе мне, горе — смертного жалкого просьба в сердцах не винить. Звать меня — скромный Ирак, сын Удала, внук Мирта. Дед мой прославлен в веках был…

— Короче, стеллянин,— нетерпеливо махнул рукой Серый.— Давай про себя.

Стеллиандр замолк на полуслове и с испугом глянул на Волка.

— В час развлеченья, досуга, за пенною чашей с радостью слушать мы будем исторью твою,— почти тут же поддержал его Иван, гордый своим экспромтом.

— Боги мои, пожалейте… Отец мой… Отец мой — архит… зодч… строитель известный. Строил он лабиринт… запутан… строенье одно… на острове Мине…— И летун отчаянно взмолился в сторону: «Боги милосердные, помогите попасть в размер… Пять минут, как мертв, и уже такое позорище. Эх, говорила мне матушка — учи литературу…»

— Как ты сказал? — недоверчиво склонился над ним Иван.

— Что? — уточнил Ирак.

— Все! Ты говорил не… ритмически организованными высказываниями! — обвиняюще прищурился царевич.

— У меня в школе любимым предметом была физкультура,— оправдывался Ирак.— А когда проходили Эпоксида, я болел! А из Демофона я вообще смог запомнить только: «Си вис пацем — смит-и-вессон»!

— Парабеллум,— машинально поправил его Иванушка.— Так вы, стеллиандры, не говорите этими дурацкими стихами без рифмы?

— Нет. А вы?

— Что мы — похожи на этих… Домофонов? — покрутил пальцем у виска Волк с явным облегчением.

— Не похожи,— не очень уверенно согласился Ирак.— Но вы же боги! А боги должны разговаривать, как писал Эпоксид. Я же читал!

Непонятно почему, Серый хрюкнул, быстро отвернулся и, закрыв лицо руками, стал издавать загадочные звуки.

Иван же, наверное, понял, потому что покраснел, снова откашлялся и только тогда обратился к новому знакомому:

— Извини, но, по-моему, ты нас с кем-то путаешь.

— Путаю?

— Да. Путаешь. Мы не боги.

— Не боги?

— Нет.

— То есть вы хотите сказать, что по небу, кроме нас с отцом, каждый день летает полно народу, которому просто надоело ходить по земле?

— Ну не совсем…

— И эти летающие люди чудесным образом спасают… Я ведь не мертвый? — с опаской быстро ощупал себя Ирак и, успокоившись, продолжил: — … спасают злосчастных стеллиандров от верной гибели через расплющивание в очень тонкую лепешку о поверхность моря?

— Ну…

— И носят такие загадочные одежды, какие простому смертному и не придумать вовек?

— Я же говорил тебе, что эта штучка с кружевами должна одеваться не поверх той ерундовины с перьями! — прошипел Волк.

— Ну…

— Ах! — воскликнул вдруг стеллиандр и захлопнул себе рот обеими руками.— Простите меня! Простите простого смертного, ибо я не догадался, что вы — боги превращенные! Простите меня за дерзость! — хлопнулся он на колени.— Если бог не признается, что он бог, значит, он путешествует инкогнито! Так Ванада превращалась в ткачиху, Филомея — в пастушку, Меркаптан — в купца, а Дифенбахий… Впрочем, проще сказать, в какое стихийное бедствие он еще не превращался, да умножатся его молнии до бесконечности!..

— Да ты чего, парень, на солнышке перегрелся? — попытался поднять его на ноги Волк.— Ну ты посмотри, какие мы боги?

— Неузнанные,— настаивал на своем Ирак.

— Да мы же эти… простые смертные, как ты!

— Они, когда превращаются, всегда так говорят. Зачем богу, который превратился в смертного, чтобы его не узнали, признаваться в том, что он бог? И если вы не боги,— сын архитектора хитро взглянул на лукоморцев,— то как летит по воздуху эта чудесная портьера, а?

Это была капля, переполнившая чрезвычайно маленькое и мелкое блюдечко терпения ковра.

— Сам ты занавеска! — обиженно огрызнулся Масдай, повергнув бедного юношу в шок и на колени.— Сперва валится с неба, как мешок с кокосами, чуть не пробивает дыру — про грузоподъемность меня здесь кто-нибудь спросил? — а теперь еще и обзывается!

— Сильномогучие боги Мирра… простите неразумного… смертный… не дано…— Ирак, образец раскаяния, попытался постучать загорелым лбом о Масдая, чем вызвал новый приступ громко озвученного недовольства.

Друзья переглянулись. После такой «ковровой бомбардировки» надежды убедить стеллиандра оставить свою бредовую идею насчет их сверхъестественного происхождения не было.

— Ну бог с тобой,— устало махнул рукой Волк.— Боги мы, боги. Только не скажем какие, потому что переодетые. А теперь ты не мог бы встать и рассказать, что ТЫ тут делаешь?

Ирак горячо замотал головой:

— Не встану. Рассказывать я и так могу. Отец мой — знаменитый зодчий Удал. Были мы с ним на острове Мин — он возводил лабиринт для чудовища царя Миноса, а я ему помогал. Но после окончания…

— Не гуди мне в ухо,— глухо пробурчал ковер.

Парнишка мгновенно выпрямился, но без запинки продолжил:

— …работы царь отказался нас отпускать и продержал пленниками на Мине десять лет. Тогда мой отец, гениальный изобретатель, придумал сделать крылья из перьев больших птиц, и сегодня мы вылетели с постылого острова, чтобы снова обрести свободу. Но, кажется, я что-то прослушал, когда отец объяснял мне устройство этих крыльев, и, набрав высоту, я не сумел остановиться и лететь вдоль поверхности моря, как учил меня папа — у меня получалось только подниматься вверх. А вперед меня нес ветер. И я поднимался, пока солнце не расплавило воск в моих крыльях, и они не развалились по перышку… Бедный, бедный папа, он, наверное, подумал, что я погиб. Он и предположить не мог, что вмешаются миррские боги, могучие боги,— Ирак украдкой покосился на лукоморцев,— явятся во всей своей славе и сиянии, и белый свет померкнет перед их величием и великолепием, и они снизойдут до меня, недостойного…

— Ну опять зарядил…— простонал Волк.

— А почему ты назвал царя Миноса чудовищем? — полюбопытствовал Иванушка, отчасти надеясь перевести мысли стеллиандра на что-нибудь другое.

— Чудовищем? Я не назы… Ах это… Ха-ха…— Он натужно растянул губы в чем-то, что должно было изобразить, по-видимому, улыбку.— Всеведущие боги изволят шутить…

— Слушай, смертный,— ласково обратился к нему Волк, нежно заглядывая в глаза, и Ирак понял, что с этого момента слово «смертный» могло приобрести очень много совершенно ненужных наречий, таких как «определенно», «внезапно» или «чрезвычайно болезненно».

— Угх…— наконец сморгнул он.

— Если ты еще раз назовешь нас богами или хотя бы намекнешь об этом… Что тут у вас случается с…

Неизвестно откуда взявшийся сильный порыв ветра сбил Серого с ног. Падая, он уронил царевича, который, в свою очередь, с прирожденной ловкостью повалил на Масдая стеллиандра.

— ешь…

— Ой…

— Боги…

Что сказал по этому поводу Масдай, осталось неизвестным, так как небо взорвалось и разлетелось молниями на мельчайшие кусочки. Воздух посерел, из глубин его вскипели черные тучи, перемешиваемые ураганом, и ударил дождь.

Волк ухватился за передний край ковра что было сил и проорал:

— Масдай! Ищи землю!

— Сергий!.. Ты здесь?..— донеслось до него с попутным торнадо.

— Здесь. Держись! — Он попробовал оглянуться через плечо, но, получив с ушат воды прямо в лицо, быстро отвернулся.

— …усь!..

— Ирак! Ты здесь? — выкрикнул снова Иван.

— Помогите! Я не могу удержаться! Тут скользко от воды… Я сейчас упаду!..

— Держись, я помогу! — И царевич, выпустив из рук спасительный край Масдая, пополз к теряющему силы Ираку, пытаясь нащупать его в кромешной тьме и отплевываясь от неожиданно холодного дождя, потоками низвергавшегося, казалось, исключительно на него.

— О боги! Я больше не могу!.. Спасите меня!..

Ковер тряхнуло, он накренился вправо, влево, вперед, стал падать, но снова выправился и снова завалился налево…

— Помогите!!!

— Держи руку! — И тут при последнем маневре Иванушку швырнуло прямо на голову Ираку.

— Держу! Спасиба-а-а-а-а-а-а-а…

— А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!..

Но Серый так и не услышал два отчаянных удаляющихся крика за краем ковра среди ревущей стихии.

Гора мышц, слегка прикрытая небольшим клочком белой материи, пошевелилась — это Трисей оторвался от точения меча, провел по краю лезвия ногтем, и оно запело, почуяв руку хозяина.

— А скажи, капитан, всегда ли так быстро меняется погода в этих местах? — проговорил он, в который раз с детским удивлением окидывая взглядом лазурный небосвод и зеленую воду моря.

— Честно говоря, такое я видел в первый раз,— покачал головой капитан Геофоб.— Бури на море не в диковину, это понятно, но чтобы одно мгновение был штиль, а через секунду — ураган — такого я не припомню.

— Злосчастные Каллофос и Никомед,— вздохнул Трисей.— Как некстати забрали их к себе нелеиды.

— За бортом ничто не могло выжить в этом хаосе,— согласился с ним капитан.— Но зато теперь они, благородные юноши из богатых семей Иолка, несомненно, вкушают нектар и амбросию из рук изумрудоволосых дочерей Нелея, а это значит…

— А это значит,— угрюмо договорил за него Трисей,— что мы привезем на Мин не семь юношей, а только пять, и имя нашей славной родины навеки покроется позором бесчестия.

— Капитан,— подбежал запыхавшийся, бледный матрос.— У нас больше нет парусов.

— Как нет? — нахмурился Геофоб.— А вторая пара, которую мы всегда храним в ящике из-под канатов? Или его тоже смыло?

— Нет, капитан, но они же черные. Помните, мы специально их взяли, чтобы оповестить царя Эгегея о том, что чудовище сожрет его сына, царевича Трисея, да приумножат боги его годы!..

— Болван!

— Можно, я отрежу ему уши, капитан?

— Ай!

— Можно.

— Ай-ай-ай!

— Человек за бортом!

— Ай-яй-яй-яй-яй-яй-яй!

— Два человека за бортом!

— Ой! Это наши земляки! — И бедолага матрос, ловко вывернувшись из туники, зажатой в пудовом кулаке Трисея, проявил чудо героизма, бросившись в воду и быстро-быстро поплыв навстречу двум головам, то появляющимся, то исчезающим в легких волнах метрах в сорока от корабля. Хотя, при нынешнем состоянии дел, он проявил бы чудеса героизма, оставшись на борту триеры рядом с царевичем.

Через полчаса две бледные изнемогающие фигуры, с трудом перевалившись через борт корабля, оказались на палубе. Один-единственный взгляд на них начисто опровергал новомодную теорию чернокнижников Шантони о том, что тело на девяносто процентов состоит из воды. Они были прямым доказательством стопроцентного содержания аш два О в теле человека. Причем она там долго не задерживалась, а бурными потоками изливалась с волос, лиц и одежды на палубу, очень быстро формируя небольшой заливчик, в котором уже даже плескалась веселая рыбка, выпавшая, очевидно, из рукава Иванова камзола.

Вокруг них тотчас же собралась, побросав весла, вся команда.

— Это не Каллофос!

— И не Никомед!

— Определенно не Никомед…

— Он бы уже орал во все горло, спрашивая вина и мяса.

— Хотя вон тот на Каллофоса очень похож.

— Но если этот не Никомед, значит, тот — не Каллофос. Это логика.

— Ага, умный нашелся!

— А если этот — Каллофос?

— Ты что, запутать меня хочешь?

— Нет, что ты. Просто спрашиваю.

— Какие забавные педилы…

При этой фразе Иванушка пришел в себя. И тут же из него вышел.

— Это кто тут педилы? — вытирая мокрым рукавом с лица остатки моря, неприветливо поинтересовался он.— От педилы слышу!

— Он еще бредит…

— Дайте им воды.

— Не надо,— тут пришел в чувство и Ирак.

— Кто вы, незнакомцы? — Раздвинув толпу, как ледокол, вперед выступил темноволосый юноша размером с трех человек.— Как оказались вдали от берега? И не встречали ли там, в морской пучине, наших товарищей — Никомеда и Каллофоса?

Пока царевич задумался над этой чередой вопросов и честно попытался припомнить в бушующей воде что-то такое же мокрое, напуганное и отчаянно бултыхающееся, как они с Ираком, молодой стеллиандр, у которого, казалось, мозги с языком были связаны напрямую, уже пустился в пространные разъяснения, снова начав с дедушки Мирта. Впрочем, его история, кажется, вызывала неподдельный интерес всех собравшихся.

У всех, кроме одного.

Молодой мускулистый здоровяк, первым спросивший, кто они, стоял, наморщив лоб в мучительном раздумье. К таким упражнениям он явно не привык. Когда Ирак минут через сорок дошел до раннего детства своего отца, мыслитель наконец тоже пришел к какому-то выводу и тихонько вытащил из круга стеллиандров, всегда падких до историй с продолжением, пожилого моряка в сиреневой тунике.

— Послушай, Геофоб,— обратился он к нему.— Я знаю, как спасти честь Иолка,— и что-то забубнил ему прямо в ухо.

До Ивана лишь обрывками доносилось:

— …не тех… бросить обратно… вернет наших…

— …нет, Трисей, этот план…

— …почему же…

— …воля богов… предназначение…

— …предлагаешь…

— …получше…

— …не захотят?..

— …синий пузырек… в вино…

— …не похож…

— …все равно…

— …спешить…

— …через час…

— …быстрее…

— …педилы…

Минут через десять, когда Ирак уже описывал второе замужество своей матушки, толпа матросов снова расступилась, и к потерпевшим коврокрушение подошли те, кого называли Геофобом и Трисеем. В руках они несли ворох сухой одежды и полотенец, блюдо с хлебом и мясом и амфору.

Парой быстрых фраз капитан отослал матросов на весла, а Трисей пассажиров — на нос судна.

С удовольствием переодевшись в новые хитоны (царевич не без облегчения скинул свой замысловатый мюхенвальдский придворный костюм, оставив, естественно, лишь чудесным образом оставшиеся сухими волшебные сапоги), собратья по несчастью моментально умяли принесенную заботливыми иолкцами еду, запив сильно разведенным, с горчинкой, вином из маленькой черной амфоры. И как раз вовремя.

— Земля! — закричал самый зоркий из моряков.— Через час мы будем там!

— Через час мы будем где? — поинтересовался царевич у Геофоба.

— Там,— кратко махнул он рукой.

— Где — там? — забеспокоился почему-то Ирак.— Где — там?

— На Мине,— нахмурился Трисей.— А как вы себя чувствуете?

— Спасибо, хорошо,— удивленно отозвался Иванушка.— А что?

— И голова у вас не кружится?

— Трисей! — Украдкой Геопод попытался наступить герою на ногу, но с таким же успехом он мог пытаться попинать слона.

— Нет. Мы выпили не так уж и много. А с какой целью ваше судно идет на Мин, капитан Геофоб?

— В гости.

— По делу,— хором ответили иолкцы.

— Откуда вы, мореплаватели? — вдруг отчего-то встревожился Ирак.

— Из Иолка,— нехотя ответил Трисей, настороженно вглядываясь в лицо любопытного пассажира.— А что?

Лицо любопытного пассажира посерело, потом побледнело, затем позеленело, да таким и решило, видимо, пока остаться.

— Из Иолка! Если вы действительно из Иолка, то на Мине у вас может быть только одно дело…

— Какое? — заинтересовался Иванушка.

— И боги забрали у вас двух человек…

— Какое дело?

— И тут появились мы…

— Да какое же дело, Ирак?

— Минозавр! — выкрикнул юноша, и если бы Иван не ухватил его за ноги, в мгновение ока перемахнул бы за борт.

— Ирак, ты куда? Кто такой Минозавр? — тряс нового знакомого за тунику Иванушка, стараясь добиться от него ответа.— Что происходит? Да скажи же ты!

Но Ирак не отзывался.

Глаза его остановились, лицо приняло довольно-туповатое выражение, и с блуждающей полуулыбкой он лениво опустился на палубу.

— Ирак, что с тобой? Ему плохо? — испуганно взглянул на Геофоба царевич.

И тут у него закружилась голова.